Месяц:Март 2010

Михаил Горшков: В любых сравнениях всегда важна точка отсчета. И я бы взял в этом качестве данные опросов, проводившихся в самое «благополучное» предкризисное время. Пик оптимистических умонастроений, радужных надежд и возвышенных чувств пришелся на середину 2008 года. Такие результаты выдавали все социологические службы.

Годы с 2005 по 2008-й по праву были названы годами стабилизации. Доходы людей росли, инфляция оставалась на приемлемом для России уровне. И народ наш наконец-то сделал то, что смогли американцы в 30-х и жители той же Германии в 60-70-х: перешел к «потребительской ориентации» в своем экономическом поведении. Проще говоря, надо же было людям когда-то наконец купить, а не «урвать» или «достать» цветной телевизор, да не один, СВЧ-печь, модную мебель, приличную машину, а то и квартиру новую… Тем более что появились дешевые потребительские кредиты. Мы отмечали у людей и рост патриотических умонастроений. Этому во многом способствовали события августа 2008 г., когда произошел конфликт в Южной Осетии и руководство России жестко и четко смогло выразить свою позицию и отстоять интересы страны. Невиданное до тех пор дело: когда людей спрашивали о том, кем они себя считают, они в большинстве своем прежде всего стали отвечать «я — россиянин». Раньше, еще каких-то 10 лет назад, говорили в основном «я — русский», «я — татарин», «я — отец семейства» и т.п. В целом настроение общества было по всем параметрам благоприятным и даже благодушным.

И вот тут случился кризис, который здорово подорвал оптимистические планы.

РГ: Подорвал на корню или не полностью?

Горшков: Это как посмотреть. Уже к февралю-марту 2009-го данные опросов фиксировали рост тревожности населения, увеличение числа фобий разного типа, прежде всего «внутренних». На вопрос, как они оценивают ситуацию в стране, кажется ли она нормальной, напряженной или катастрофической, люди стали в полтора-два раза чаще давать последние два ответа. Причем, как мне кажется, во многом эти оценки складывались под влиянием масс-медиа. Но самое интересное стало выявляться дальше.

В 2008 году впервые за 8 лет доля оптимистов, оценивавших ситуацию в стране позитивно, стала превышать число пессимистов. Ненамного — но важен был сам факт «переломной тенденции». Кризис увеличил количество пессимистов. Но, что удивительно, они не стали подавляющим большинством. Признаться, я как руководитель исследования ждал именно этого. Однако население оказалось прозорливее, чем мы с нашими прогнозами. Доли оптимистов и пессимистов выровнялись — их стало по четверти населения. А оставшаяся половина призналась, что испытывала «смешанные чувства»: и радость, и горе, и надежды, и их утрату. То есть нормальные эмоции, характерные для человеческого бытия, без крайностей. И это очень важно. Те группы, которые в ходе опросов высказывают какие-то однонаправленные эмоции (неважно, со знаком плюс или минус, мыслят радикально, в черно-белом спектре. А те, кто испытывает комплекс разных чувств, — это «реалисты». Они способны представлять общество таким, какое оно на самом деле есть. И, кстати, для них Россия не «эта страна» (терпеть не могу это выражение!), а страна «наша». Вот на них-то все в ней и держится. Если таких половина и больше, это обнадеживает. Это и есть основной духовно-психологический ресурс модернизации общества.

Авторскую версию статьи читайте на сайте

Группы и риск

РГ: Что же им готовит пресловутая реальность?

Горшков: Давайте посмотрим, что творится в «базисе», а не только в эмоционально-чувственной «надстройке» общества. Кризис существенно повлиял на его социальную структуру.

«Похудел» средний класс, причем заметно: с 32% в благополучном 2008 году до 25% — сейчас. Но тем не менее могло быть и хуже. Средний класс все-таки выдержал удар кризиса. И сделал бессмысленными дискуссии о том, есть он в России или нет. Безусловно, есть. И накопил такой запас прочности, что сумел даже в очень сложное время сохранить свое «ядро» (18%). Оно достаточно обширное: за каждым таким процентом — почти миллион человек. Мне странно, что о них так мало говорят и пишут. Или говоря, что, мол, среднего класса нет, опираются сугубо на маркетинговые исследования. Получается, что пока средний класс что-то покупает, он есть, а как он придержал свои сбережения (что сейчас и произошло) — так и растворился в воздухе.

РГ: Но у нас есть не только средний, но и «очень средний» (если судить по уровню жизни) класс. Малообеспеченные, находящиеся в черте бедности, да и просто нищие люди. Что сталось с ними?

Горшков: Слой малообеспеченных вырос с 43% до 51%. Существенно. Но главное, что именно внутри этой группы (от небогатых до бедноты) образовалась сейчас основная «группа риска». Примерно 15-18% людей не просто пострадали, а очень сильно пострадали от кризиса. И это не только пенсионеры, как может показаться на первый взгляд, хотя и им не позавидуешь, несмотря на предпринятые государством меры поддержки. В группе риска сейчас люди предпенсионного возраста, мужчины от 50 до 60 лет, женщины от 45 до 55. Потеряв работу на волне сокращений, найти новую они не могут. При этом они активны, квалифицированы, но увы… Что с ними делать — непонятно. Снижать пенсионный возраст им явно не станут. Работодателей «обязать» не получится. Тупик?

И снова давайте переведем проценты в абсолютные цифры. Мы говорим сейчас о пятнадцати миллионах россиян. И о них государство как будто забыло.

Есть также люди бедные, находящиеся «ниже черты», но как-то выживающие. И — вот это действительно штука страшная — еще больше ушел в себя и замкнулся так называемый «андеркласс». Это понятие страшно не любят политики на Западе. И делают вид, что о нем не знают, наши. Но само явление описывал еще Гюго в «Отверженных» и Горький в своем «На дне». Они даже не «люмпены» — хуже. Живут просто потому, что физически существуют. Подняться со дна не в состоянии. Ни помощи, ни поддержки из «социальных сетей» (друзей, родственников и т.п.), которой пользуются люди малообеспеченные и бедные, представители андеркласса не имеют. Хуже всего, что они рождают себе подобных, и все воспроизводится от точки до точки в бытии и образе жизни. И таких, по разным оценкам, в стране от 3 до 5 процентов, то есть около 4 миллионов. Такую долю населения Россия, рассчитывающая войти в число лидеров мировых держав, просто не может себе позволить держать в подобном качестве. Это стыдно. На Западе такие граждане составляют куда меньшую часть населения.

РГ: А как поживает наш «суперкласс», сливки общества, его богатая «элита»?

Горшков: В наших исследованиях эта категория респондентов появляется редко. Добраться до них крайне трудно. Но мы смогли это сделать, когда изучали отношение представителей крупного бизнеса к собственности, к населению, к понятию «социальная ответственность». Я лично опросил тогда 50 так называемых олигархов, это была целая эпопея, они же подпускают к себе только «по рекомендации». Но результаты стоили затраченных усилий. Что произошло с ними сейчас? Самые серьезные трудности у тех, кто не угадал, в какие инвестиционные проекты надо было вкладывать деньги. Число олигархов сократилось в несколько раз. Но как суперэлитный слой они не исчезли и многие по-прежнему пользуются поддержкой государства. Это крайне болезненно воспринимает общество, особенно «группы риска».

РГ: Предлагают ли люди изменить условия «общественного договора» с властью, в том числе силой?

Горшков: Признаков резкого роста протестных настроений мы не отмечаем. Скорее раздражение, чем всеобщее недовольство. Долгие годы в обществе сохраняется уникальное доверие к властным персонам, прежде всего к первым лицам. Его не уменьшил и переход президентских полномочий от Владимира Путина к Дмитрию Медведеву. Даже в условиях кризиса уровень доверия к ним уменьшился ненамного: с 80% до 65-70%. Люди доверяют руководителям страны, позитивно воспринимают разного рода «прямые линии» из Кремля. Но обращаются к первым лицам (а не к местной власти) фактически с любыми вопросами, вплоть до текущей крыши. Президента или премьера назначили ответственными «за все». И альтернативы им общество не видит. Эти два лица остаются единственными, кому доверяет общественное большинство.

РГ: Слепо?

Горшков: Нет. И в этом я вижу одно из позитивных последствий кризиса. Классическое «не было бы счастья, да несчастье помогло». Кризис в некотором роде «отрезвил» массовое сознание. По нашим данным, он заставил людей не столько верить, сколько разбираться и понимать. В массовом сознании стало меньше крайних оценок власти — от яростного «да пошли вы!» до благостного «заступники вы наши!» Укрепилась выдержка людей, они чаще стали высказывать уверенность в том, что с бедами, которые на нас свалились, мы «справимся». И я могу сказать абсолютно точно: россияне оказались мудрее, сдержаннее, чем многие известные эксперты, которые, извините, буквально в истерике бились, предрекая вселенские катастрофы и полный хаос в стране в результате кризиса. Это редкий случай, но нервы населения оказались гораздо крепче, и реагировало оно на кризис куда с меньшей паникой, чем «эксперты». Общество готово было воспринять неблагоприятные времена как «неизбежное зло», которое свалилось не только на Россию, но и на весь мир. И мне остается только догадываться, зачем некоторым «аналитикам» понадобилось нагнетать панические настроения в обществе.

Другой кризис

РГ: Кризис мы переживаем не впервые. Было ли у нынешнего «особое лицо»? Хотя бы по сравнению с дефолтом 1998 г., не к ночи будь он помянут…

Горшков: Различия существенные, хотя прошло всего-то 10 лет. Мы подняли данные исследований того периода. В 1998 году на дефолт панически реагировали 68%, то есть две трети населения. Они побежали в банки спасать свои деньги. В 2008-м так поступила лишь одна треть. Почувствуйте разницу! Далее. Что люди делали с этими деньгами? Во времена дефолта их старались немедленно «материализовать»: купить продукты, товары длительного пользования и т.д. Что получилось через 10 лет? Превращение денег в деньги. Их часто перекладывали из одного банка в другой, более надежный, либо из рублей в валюту. Таким образом, невооруженным взглядом видно: экономическое поведение россиян стало более «умным». Конечно, не все слои населения проявляли в данном случае одинаковую активность и предприимчивость. В основном так действовали люди до 40 лет — те, кто фактически воспитывался в новых экономических условиях, в отличие от консервативного старшего поколения. Но если уж такие установки вошли в плоть и кровь активной части граждан — значит, они уже останутся надолго.

РГ: Лет 5 назад вы сказали, что россияне, как правило, перечисляя имеющиеся у них «богатства», крайне редко упоминают сами по себе деньги. Даже если в комоде лежит перетянутая резинкой пачка. Деньги в наших условиях — это ничто, которое надо срочно обратить во что-то, резюмировали вы. Эта установка осталась неизменной?

Горшков: Нет. И здесь тоже я вижу серьезные сдвиги в массовом экономическом сознании. Дело даже не в том, что человек уже не стремится немедленно обратить эту пачку денег из-под матраса в квадратные метры или побрякушки, чтобы «не пропали». Важно, что люди создают сейчас для себя личный запас прочности, не особо уповая, что «государство должно будет помочь». Это для советского менталитета было нетипично. Сейчас люди понимают: может случиться не кризис, а пожар, развод, кража или бизнес-партнер тебя кинет. И на этот случай нужно создать некую страховку в виде накоплений, собственности и т.п. Причем не «от государства положенную», а созданную самолично.

Даже в условиях кризиса около 40 процентов россиян признались, что в помощи государства в общем-то не нуждаются, а нужно им, чтоб оно просто «не мешало» работать. Чтоб не было лишних проверок, взяток, запретов и т.п. И тогда они сами кризис переживут. Вот вам и ответ, насколько россиянам присущ так называемый «патернализм». За последние 10 лет группа людей, способных и готовых самостоятельно решать свою «материальную судьбу», выросла с 28 до 40%! Это серьезный прорыв вперед. На мой взгляд, именно эта группа людей сможет сыграть одну из решающих ролей в том проекте модернизации страны, в переходе к «умной экономике», о чем сейчас говорит руководство России.

РГ: И кто же эти люди?

Горшков: Скажу сначала о тех, кто в модернизации не заинтересован вообще по понятным причинам. У них «все есть». Трудовые отношения — устойчивые. С рабочего места — не только зарплата, а «рента» в размере 3-6-8 и более зарплат. Есть безопасность и фактическая безнаказанность. Уже понятно, кого я имею в виду? Модернизация сродни рационализации на производстве, когда система управления становится компактной и лишние звенья исключаются. А у нас в стране громадный бюрократический аппарат, который на сегодня составляет, по приблизительным оценкам, более полутора миллионов человек. Больше, чем в СССР. И новая российская бюрократия (в чем меня убеждают данные наших исследований) сумела опровергнуть самого Маркса. Он говорил, что жить в обществе и быть от него свободным нельзя. Оказывается, можно! Бюрократия встала над обществом, забирает у него что хочет, управляет им как хочет, может выполнить указы президента, а может их и «придержать». По аналогии с «андерклассом» (отверженными) здесь мы имеем «суперкласс» — неприкасаемых. И куда там Энгельсу, Марксу и всем низвергателям основ, вместе взятым, с ними бороться…

Носителями идей модернизации могут стать только те, кто в ней кровно заинтересован: те самые средние слои, которым сейчас фактически «перекрыт выход» наверх и на вольный воздух. И если они в эти идеи не поверят и не будут в них вовлечены, то она останется только в официальных программах. Без среднего класса модернизация в России не состоится!

Безусловно, средний класс неоднороден, в нем самом есть довольно пестрые группы. Но это означает лишь то, что государство должно гибко и точно реагировать на их запросы и сделать так, чтобы модернизация стала для этих людей реальным шансом улучшить свою жизнь.

Лифт на ремонте

РГ: Очень много и часто говорилось о том, что современная российская молодежь достаточно апатична и аполитична. Использует ли она такой шанс?

Горшков: Молодежи мы посвятили несколько исследований — общие итоги подведены в только что вышедшей монографии. Нет, говорить о ней так можно лишь по незнанию.

Пару лет назад в ходе исследований мы заметили усилившееся желание молодежи работать в государственном управлении. Это было неожиданным даже для нас. И какими бы ни были в данном случае «скрытые мотивы» (гарантии работы, зарплаты, стабильность, влиятельность и т.п.) — эти люди в любом случае могут составлять «резерв» для модернизации. Если подобные кадры должным образом выучить, то цены не будет таким управленцам. Они будут знать, что в процессе модернизации вырастут не только их зарплаты, но и они сами как профессионалы, как личности. Для молодого человека это важно. Особенно сейчас, когда мы видим, что прежние так называемые «социальные лифты», по которым люди продвигались вверх, либо переполнены (в двери не войдешь), либо прочно застряли. Даже в 90-х гг. они работали быстрее и надежнее. А сейчас все места заняты. На государственном уровне не задумываются об этом, а зря. Например, сейчас в мегаполисах полным-полно молодых людей с двумя образованиями, которым эти знания некуда девать, работы и сферы приложения сил нет. Модернизация и должна сделать так, чтобы эти люди смогли реализовать свой потенциал, направить энергию в позитивное для общества русло. А им в лифте места нет.

РГ: Нет ли риска, что энергия пойдет в русло негативное? Пожар устроят, чтоб «двери открыть»?

Горшков: Одна из самых важных перемен общественного сознания России за последние 10 лет — то, что за годы стабильности стало сходить к минимуму такое явление, как «радикальное сознание масс». Оно осталось лишь в локальных группах или территориях. Говорю это как специалист и за свои слова отвечаю. Радикальность перестает быть свойством русского характера, которым была сотни лет подряд. И даже в условиях кризиса общество может еще долгое время оставаться стабильным. Собрать сегодня радикальный общероссийский протест невозможно: для этого нет ни политической силы, ни, что главное, единой, сплоченной и внутренне организованной социальной базы. Если хотите, это новая черта российского менталитета: выдержка и последовательность действий, которая раньше массам была не очень свойственна. Человек отходит от переполненного лифта и думает не о том, как бы его взорвать, не впадает в отчаяние. Он ищет, где поблизости лестница, он идет пешком или нажимает другую кнопку. Молодежь пытается адаптироваться к миру, а не ждет, как это было с другим поколением, пока «мир прогнется под нас». Прагматики? Безусловно. Они ведут расчетливый образ жизни, они не хотят впустую тратить силы и время.

РГ: И моральные нормы для них тоже не существуют?

Горшков: Для кого-то существует, а для определенной части молодежи — нет. Так треть молодежи сами в ходе опросов признавались в том, что ради достижения своих целей готовы переступить через моральные и правовые нормы. Судя по данным тех же опросов, в структуре духовной жизни есть и такая сфера, к которой молодежь стала проявлять более пристальное внимание, — религия. За последние 10 лет заметно выросло число молодых людей, которые обращаются к вере как к чему-то для себя важному. Это не значит, что они чаще стали ходить в православную церковь или иной храм. Но вера важна им как «помощник», «ориентир», «духовная ценность». По-видимому, они таким образом заполняют тот вакуум, в котором оказались. Но когда у людей в базовую пятерку ценностей (после семьи, работы, друзей, свободного времени) добавляется религия — это многое значит.

Конечно, современная молодежь — самый сложный субъект для научного анализа. Такого расслоения ценностей, интересов и мотивов для действия нет ни в одной социально-демографической группе. В среде молодежи особенно резко проявляются те неравенства, которые существуют в обществе как таковом: по уровню доходов, по шансам получить хорошее образование и медицинское обслуживание, по месту жительства… Но должен сразу заметить: вот чего в российском обществе нет, так это пресловутого «раскола между поколениями». Расхождение есть, пропасти не существует. У 70% молодежи и стариков совпадают жизненные ценности, они гордятся одними и теми же фактами и персонами российской истории. Победой в Великой Отечественной, полетом Гагарина, достижениями нашей науки и культуры. Все это для молодежи точно так же не пустой звук, как и для старших.

РГ: Но на труд и на подвиги молодежь вдохновить все-таки сложно?

Горшков: В среде молодежи можно выделить разные группы. Около 70% никогда ни в каких политических и общественных объединениях и движениях не участвовали и не будут. Активных, по нашим данным, около 3 процентов. А остальные 27% пока являются наблюдателями, «сочувствующими». Фактически это резерв для масштабной и системной социокультурной модернизации страны. Привлекать их к делу нужно по тем же принципам, что и строить «умную экономику» — не как статистов или массовку, а делая ставку по крайней мере на большинство из них. Если это удастся, то Россия при участии такой молодежи проведет модернизацию лет за 8-10. Но, к сожалению, пока что-то «наблюдателей» не кличут. Искусственными же методами молодежь сейчас не «обработаешь». Все может идти только изнутри. Молодые люди должны ясно понять, что именно им даст модернизация. А нарочито учить их «родину любить» уже не надо: они, как показывают опросы, этому научились.

Вечный зов

РГ: Боюсь войти в диссонанс с оптимистической нотой… Но не усвоит ли прагматичная молодежь другой, более доступный и во всех смыслах слова богатый опыт? С которым у нас все борются-борются и никак не переборют, особенно в чиновных структурах?

Горшков: Часть российского общества верит, что коррупцию обуздать можно, другая — нет. Хотя многие просто не знают, что в ряде стран с не менее «богатыми» традициями сделать это удалось. Например, в Италии, и не только там. При политической воле эта задача разрешима. Начинать, конечно, нужно со столиц. И действовать «каленым железом». Но с другой стороны, взятки не только берут, их — дают. И как относиться к такой цифре: в Москве и Питере 36% жителей, судя по данным опросов, постоянно пользуются системой протекционизма (взятки, помощь по принципу «ты мне — я тебе», устроить ребенка в институт, знакомого на работу и т.п.). Это считается практически нормой жизни. По России в систему протекционизма втянуто 28% населения — то есть более 25 миллионов. И чего мы хотим? Пока мы не изменим саму атмосферу, чтобы «кривой путь» не казался надежнее прямого и честного, коррупция, протекционизм непобедимы. Но если другим странам удалось, чем мы хуже или глупее?

РГ: Знаете, чужие рецепты в стране уже применяли в 90-х, и как-то не хочется снова…

Горшков: Да нет, ноу-хау и в этом смысле, и во многом другом мы вполне способны выработать сами. Я как раз считаю, что незачем (как предлагают сейчас) звать для осуществления новых «рывков» зарубежных ученых или «экспертов», к тому же на особых условиях. Ведь они давно покинули нашу страну и не переживали с ней вместе ни дефолтов, ни подъема, ни страха, ни надежды, ничего… Одно могу сказать как коренной российский ученый. Власть добивается успеха, когда дает себе труд прислушаться к мнению людей и действует в их интересах. Наша государственная (именно государственная) статистика перед самым приходом Дмитрия Медведева на пост президента наконец-то сделала очень важный шаг: включила в систему показателей 4 субъективных параметра — оценку степени удовлетворенности населения различными сторонами работы региональных властных структур, то есть оценку, которая выявляется только методом опросов населения. Мы, социологи, предлагали ввести 13 таких позиций, но даже эти четыре — уже «прорыв». Потому что без оценок, основанных на мнении людей о работе власти, любая статистика будет «больше чем ложью».

Посмотрим, что люди скажут. Надеюсь, и власть сделает выводы.

Материал подготовила  Екатерина Добрынина